— Должно быть, ты, братец, помнишь эту историю, — прибавил Вестблад.
— Ну, коли так, то я бы скорее согласился бежать на край света, чем жить поблизости от этого человека, — сказал Бееренкройц.
И через час полковник уехал. Он так рассердился на Вестблада, когда тот не послушался его предостережения, что не пожелал у него оставаться.
— Тут произойдет несчастье, прежде чем я снова сюда приеду, — сказал полковник Вестбладу на прощанье.
Ровно через год полковник снова стал собираться в Хальстанес. Однако прежде чем он собрался, оттуда пришло страшное известие. Как раз в годовщину той ночи, что Бееренкройц провел в усадьбе, унтер-офицер Вестблад и его жена были убиты в своей спальне одним из арендаторов поместья. Убийцей был человек с толстой бычьей шеей, приплюснутым носом и поросячьими глазками.
ИЗГОИ
Один крестьянин, убивший монаха, убежал в лес и был объявлен вне закона. В лесу он встретился с другим изгоем, рыбаком из шхер; того обвиняли в краже рыболовной сети. Они объединились и стали жить вдвоем в пещере; ставили в лесу силки на дичь, сами делали стрелы, пекли хлеб на гранитной плите и по очереди стерегли друг друга. Крестьянин совсем не выходил из леса, а рыбак, не совершивший такого ужасного преступления, нагружался иногда дичью, которую они поймали на охоте, и тайком наведывался к человеческому жилью. Там он выменивал черных глухарей и сизых тетеревов, длинноухих зайцев и тонконогих оленей на молоко и масло, наконечники для стрел и одежду. Так они и жили понемногу.
Пещера, в которой они поселились, была вырыта в склоне горы. Широкие каменные выступы и кусты колючего терновника скрывали вход в пещеру. На крыше росла пышная ель. Среди ее корней они проделали отверстие для дыма. Дым просачивался вверх сквозь густые еловые ветви и незаметно рассеивался в вышине. Обитатели пещеры всегда ходили одной дорогой — по мелководному ручью, который стекал вниз по горному склону. Никому не пришло бы в голову искать их следы под его журчащей струей.
Сначала за ними шла охота, как за дикими зверьми. Крестьяне собирались толпой, словно на медвежью или на волчью облаву. Лучники окружали лес. Загонщики с дротиками заходили в чащу и рыскали по всем зарослям, залезали в каждую расселину. Пока в лесу шумела и голосила облава, изгои, затаившись в своей темной норе, прислушивались к ней со стесненной грудью, не смея от страха вздохнуть. Рыбак выдерживал в таком положении целый день, но убийцу непереносимый страх выгонял из убежища на волю; ему казалось лучше видеть своих врагов. Тут его находили и принимались гнать, но это ему было легче пережить, чем беспомощное ожидание. Он мчался впереди охотников, скатывался с крутых обрывов, перепрыгивал бурные речки, взбирался на отвесные утесы. Грозная опасность пробуждала в нем дремавшие до поры силы, удесятеряла способности. Тело делалось упругим, как стальная пружина, прыжок точным, хватка цепкой, зрение и слух становились вдвое острей против обычного. Он понимал, что нашептывает ему листва, о чем предостерегает камень. Взобравшись на край обрыва, он оборачивался к своим преследователям и глумился над ними, бросая в лицо насмешливый стих. Когда над ухом просвистело брошенное копье, он мгновенно схватил его и послал сверху в своих врагов. Продираясь сквозь хлещущие ветки, он слышал на бегу, как душа у него поет, в ней звучала хвалебная песнь во славу его отваги.
Среди леса тянулся длинный скалистый хребет, и одиноко над краем пропасти, почти касаясь облаков, росла высокая сосна. Рыжий ствол ее был голым, а на ветвистой макушке качалось ястребиное гнездо. И вот в то время, как на склоне горы его искали преследователи, беглец, обуянный приливом отваги, залез на вершину дерева. Усевшись на ветке, он стал душить птенцов, хотя внизу приближалась облава. Оба ястреба, самец и самка, яростно нападали на него, порываясь отомстить разбойнику. Они летали вокруг его головы, метили клювом в глаза, били крыльями по лицу, острыми когтями до крови разодрали его продубленную кожу. Он, хохоча, отбивался. Встав во весь рост над гнездом, он размахивал острым ножом и, увлекшись игрой, совсем забыл о преследователях и смертельной опасности. Когда наконец у него выдалась передышка, чтобы о них вспомнить, облава уже удалилась. Никому не пришло на ум искать дичь на голой вершине. Никто не задрал голову, чтобы увидеть, как под самыми облаками он с бесстрашием лунатика забавляется мальчишескими шалостями.
Поняв, что спасен, храбрец задрожал. Трясущимися руками он уцепился за ветку и, посмотрев вниз, только сейчас оценил высоту, на которую забрался; тут у него закружилась голова. Он даже застонал от боязни и кое-как, все время боясь сорваться, боясь разъяренных птиц, боясь, что его увидят, — словом, боясь всего на свете, сполз по стволу на землю. Спустившись, он лег на живот, чтобы не быть замеченным, и ползком потащился по склону, пока его не спрятал подлесок. Так он забился в гущу молодого ельника и, вконец обессиленный, растянулся на моховой подстилке. Сейчас с ним шутя мог бы в одиночку справиться любой человек.
Рыбака звали Турд. Ему еще не было шестнадцати лет, но он был храбр и силен. Он уже год жил в лесу.
Крестьянина звали Берг, а по прозвищу Великан. Во всем уезде не было человека сильнее и выше его ростом, к тому же он был хорош лицом и строен. Он был широк в плечах и узок в поясе. У него были тонкие пальцы, точно он никогда не занимался грубой крестьянской работой. Волосы у него были темно-русые, лицо белое. Жизнь в лесу придала ему еще больше грозной внушительности. Взгляд сделался острее, брови гуще, а когда он хмурился, мускулы на лбу вздувались двумя косыми буграми, разбегающимися от переносицы. Крутизна лба стала еще заметнее, чем прежде. Тверже стала упрямая складка рта, лицо осунулось, и на висках образовались глубокие впадины, под кожей мощно обрисовались челюстные кости. Он заметно похудел, зато мускулы его отвердели и налились железной силой. В волосах все сильнее пробивалась седина.
Юный Турд не мог наглядеться на своего товарища. Ни в ком не встречал он еще такой мощи и красоты. В его восприятии Берг представал богатырем выше леса стоячего, грозным, как морской прибой. Он подчинился ему, как слуга своему хозяину, и благоговел, как перед высшим существом. Само собой между ними сложилось, что Турд носил за ним охотничье копье, таскал убитую дичь, ходил за водой и разжигал огонь в очаге. Берг Великан принимал все услуги, но редко удостаивал его добрым словом. Он презирал Турда за воровство.
Двое изгоев не занимались грабежом и разбоем, они кормились охотой и рыболовством. Не будь Берг Великан убийцей святого человека, крестьяне давно перестали бы его преследовать и не мешали бы ему спокойно жить в горных лесах. Но после того как он поднял руку на слугу Божьего, люди боялись, что на них обрушатся несчастья, если они оставят его безнаказанным. Когда Турд пришел в долину с добытой дичью, ему предложили богатую награду и прощение, если он покажет дорогу к пещере, где живет Берг Великан, чтобы схватить его во сне. Но мальчик не стал их слушать, а когда несколько человек попытались выследить в лесу, куда он пойдет, он так ловко запутал следы, что они вернулись ни с чем.
Однажды Берг спросил Турда, не пытались ли его склонить к предательству, и услышав, какие награды ему за это сулили, насмешливо сказал Турду, что только дурак мог отказаться от такого предложения.
Турд посмотрел на него таким взглядом, какого никогда еще не встречал Берг Великан. Так на него еще никто не смотрел: ни красавицы, которых он знавал в молодые годы, ни жена, ни дети.
«Ты мой господин, ты повелитель, которого я сам выбрал, — говорил этот взгляд. — Знай, что ты можешь побить меня, можешь меня оскорблять сколько угодно, я все равно буду тебе верен».
С тех пор Берг Великан стал приглядываться к мальчишке и увидел, что тот храбр на деле, хотя и не речист. Смерти он не боялся. Он без колебаний ступал на хрупкий лед едва замерзшего озера, а весной, когда ходить по болоту особенно опасно, потому что оно покрывается сплошным ковром цветущей морошки и пушицы, скрывающим топкие места, он нарочно ходил через него напрямик. Казалось, он сам стремился навстречу этим опасностям взамен бурь и ураганов, которые посылало ему коварное море. Но он боялся ночного леса, и даже днем пугался иногда густой чащи или растопыренных корней поваленной ветром сосны. Однако если Берг Великан спрашивал его об этом, он в ответ только смущенно молчал.